ЗОНА СВОБОДЫ

Студия «Луч», как зеркало стилистической революции

Точно помню, что на мне был узковатый в плечах и довольно поношенный клетчатый пиджак, mit Verwunderung erwartete meine Entlassung aus der Arme, und in längst nicht mehr modernen Schuhen. чудом дождавшийся моего возвращения из армии, и давно вышедшие из моды ботинки. Я был худой и слегка сутулился. И с высоты сегодняшнего дня мне представляется, что я сильно смахивал на булгаковского Коровьева. Только поменьше ростом и без пенсне. Вот в таком виде я заявился из своего провинциального далека не только на факультет журналистики МГУ, но и на заседание поэтической студии «Луч» – в душное полуподвальное помещение Дома культуры гуманитарных факультетов, ставшем сегодня церковью Татианы Великомученицы, где уверенно выступали большие и маленькие таланты, вполне уже, в отличие от меня, глубоко образованные. Так мне показалось. И тут явился я со своими ранними стихами, пропитанными южным суржиком, почти волапюком. Но не тем волапюком, что был искусственно создан немецким католическим священником Иоганном Мартином Шлейером, а тем, что образовался естественным образом, сам по себе в моей родной Новороссии. В общем, сам себе я показался не очень уместным в этом блестящем сообществе.

Но возглавлявший это любопытное собрание тогдашний аспирант исторического факультета МГУ Игорь Волгин, видимо, так не считал. И предложил мне тоже прочесть стихи. Слегка волнуясь, но все же не теряя достоинства, я прочел стишок – из тех, что никогда в жизни бы не напечатал, а потому заслуженно выброшенный на помойку. Тем не менее, это было мое первое публичное выступление.

«Цветение пола»

Я знаком с Игорем Волгиным без малого сорок пять лет. А литературной студии Московского Государственного Университета «Луч», куда я забрел в начале семидесятых, в этом году исполняется пятьдесят. Сам по себе этот факт не то чтобы удивительный даже – он почти нереален. Так не бывает. Правда, самому Волгину, основателю и бессменному руководителю студии, недавно сообщили, что есть в нашей стране еще одна студия, существующая даже вдвое дольше – литературная студия военно-морского флота, основанная в Петербурге (Петрограде) еще в 1918 году. Не думаю, что Волгин очень уж огорчился, узнав, что его студия – не самая старая. В конце концов, наша страна начиналась не с Советского Союза, были литературные объединения и кружки и в XIX веке. Тем более, что ему в какой-то степени повезло. Когда художественному руководителю Дома культуры гуманитарных факультетов Тамаре Ивановне Смирновой в 1968 году пришло в голову, что неплохо было бы иметь при ДК литературную студию, у нее, видимо, не было времени искать руководителя с громким именем. Вопреки всякой логике, она предложила возглавить студию аспиранту исторического факультета МГУ, автору одной-единственной книжки стихов – 26-летнему Игорю Волгину. Хотя, как он сам не раз признавался, никаких руководящих амбиций в тогда не испытывал, да и не надеялся, что студия просуществует больше года или двух.

Надо сказать, что в стране в те годы существовало великое множество разномастных литературных объединений. Чаще всего при городских, районных и многотиражных газетах, а то и просто при каких-то заводских или сельских клубах. Видимо, советская власть таким образом продолжала политику двадцатых годов, когда считалось, что перевыполняющий план рабочий или колхозник лучше знает жизнь, а потому и написать может получше профессиональных «щелкоперов». Не случайно в деревню отправляли известных советских писателей, чтобы они там поучились писать у народа. Стоит ли говорить, что подавляющее большинство подобных литературных курятников представляло собой жалкое рутинное зрелище? Но зато они полностью отвечали политике партии по приобщению народных масс к социалистическому искусству и литературе. Когда после университета, в самом конце семидесятых, я приехал работать в провинциальную газету, там все еще бытовало мнение, что печатать нужно любого графомана, потому что лучше пусть человек пишет стихи, чем пьет водку. Видимо, людям не приходило в голову, что можно совмещать оба эти занятия. И писали. И пили. Все писали в попытках как-то самовыразиться. Тут уместно вспомнить Осипа Мандельштама, который еще в 1923 году в своей статье «Армия поэтов» написал: «… это не что иное, как неудачное цветение пола, стремление вызвать к себе общественный интерес, это жалкое, но справедливое проявление глубокой потребности связать себя с обществом, войти в его живую игру». Если уж быть честным до конца, то следует признать, что эти слова Мандельштама справедливы и актуальны и сегодня. ,

Воспитание вкуса

Но Московский Государственный университет – не сельский клуб. Это, во-первых. Во-вторых, на рубеже шестидесятых-семидесятых годов еще хорошо помнилась так называемая «хрущевская оттепель», ренессанс советского искусства, поэтические выступления на стадионах и у московского памятника Владимиру Маяковскому, где довелось читать стихи и самому тогда совсем юному Игорю Волгину.  А, в-третьих, в студию «Луч» пришло поколение, которое в силу возраста к той самой оттепели опоздало, и перед ним на десятилетия захлопнулась дверь в журналы и издательства. Это было новое поколение. И это было очень талантливое поколение, гораздо более свободное, чем его предшественники. Свобода, как это ни парадоксально прозвучит, рождалась некоей обреченностью. Они были в тот момент обречены на безвестность и даже не мечтали стать частью официальной советской литературы. Это было так называемое «поколение дворников и сторожей», хотя далеко не все работали сторожами и дворниками. И они уже совсем не стремились «связать себя с обществом, войти в его живую игру».

– То, первое поколение «Луча», было блистательным, – вспоминает Волгин. – Покойный ныне Саша Сопровский – не только поэт, но и мощный исследователь, мыслитель (хотя какой же настоящий поэт не мыслитель). Именно он стал инициатором и организатором известной впоследствии поэтической группы «Московское время», в которую вошли другие участники «Луча» – знаменитые сегодня Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков, Сергей Гандлевский. В эту же группу входил Саша Казинцев, ставший позднее заместителем  главного редактора «Нашего современника». А ведь студийцем тогда был и великолепный поэт и переводчик Евгений Витковский, который, кстати, и придумал название студии – «Луч». А кроме того, – Марк Шатуновский, Геннадий Красников, Евгений Бунимович, Владимир Вишневский, Наталья Ванханен и даже ставший сегодня чуть ли нашим ведущим мандельштамоведом Павел Нерлер.

Я не буду перечислять всех тогдашних студийцев, потому что это займет много места, а статья – не справочник. Добавлю только, что по стопам первых студийцев пришли и другие, широко сегодня известные Мария Ватутина, Елена Исаева, Инна Кабыш, Дмитрий Мурзин, Дмитрий Быков и еще целый ряд поэтов. Список, кстати, не окончательный, он пополняется вплоть до сегодняшнего дня.

Лично у меня в памяти от первого посещения «Луча» остался воздух. То есть, я совершенно отчетливо помню, что на улице был конец сентября, дул свежий ветерок, предвещавший скорую московскую осень, но воздуха не было. А в душном полуподвальном помещении Дома культуры гуманитарных факультетов МГУ он был. Объяснить этот феномен тогда я не мог. Да, в комнате витало какое-то захватывающее возбуждение. Да, мы пришли туда, чтобы заявить о чем-то таком, о чем и сами не знали. Но атмосфера, какая-то совсем новая атмосфера там ощущалась. Конечно, атмосферу создать искусственно нельзя. Она либо сама возникает, либо не возникает вообще. И Волгин ее не создавал. Он ей просто не мешал. И тем, что не мешал, – создал. Ему как-то сразу поверили. Потому что он был не только глубоко эрудирован и знал наизусть чуть ли не всю русскую поэзию, он еще умел быть доброжелательным. Умел быть психологом. Я не помню случая, чтобы он кого-то жестко, оскорбительно критиковал. Даже завзятых графоманов. Потому что понимал: любой автор глубоко раним, его нельзя оскорблять. Наоборот, нужно всегда находить нужные слова, чтобы ободрить. Еще он, наверно, понимал, что научить быть поэтом невозможно. Зато можно воспитать вкус. А вкус для пишущего никогда не бывает лишним.

Революция стиля

Приведу слова Бахыта Кенжеева о Волгине тех лет: «Наш ментор держался системы поэтических ценностей, за которую его, строго говоря, следовало бы посадить лет на семь. В его критике звучали цитаты то из Золотого, то из Серебряного века; слова из арсенала тогдашней критики вроде “гражданственность” или “формализм” не упоминались никогда. Стихи студийцев он судил исключительно по художественному достоинству».

Бахыт почти правильно все сформулировал, но не довел мысль до логического конца. Формально, конечно, сажать Волгина в тюрьму было не за что. Никакая политика в студии не допускалась. Потом, за пределами наших собраний, на какой-нибудь кухне и за граненым стаканом – да. Потому что атмосфера студии выносилась ее участниками за пределы студии. А там, за пределами, уже никаких ограничений не существовало. Но на самих занятиях неуклюжие попытки произносить рифмованные политические манифесты, кроме осуждения не вызывали ничего. Пошлость, даже политическая пошлость, пошлостью и остается. В одном из интервью Волгин признается: «Я старался вести разговор в координатах культуры, а это само по себе исключает пошлость. В том числе пошлость политическую. Конечно, приходилось соблюдать правила игры и не дразнить гусей. И наша студия не была диссидентской. Но сама культура есть акт сопротивления – в том случае, когда «власть отвратительна, как руки брадобрея».

Но на заседаниях студии постепенно, подспудно вырастала другая крамола, может быть, более страшная для советской власти, чем политические манифесты. Внутри «Луча» вызревала революция стиля. У многих на памяти слова, сказанные на суде Андреем Синявским: «У меня с советской властью стилистические разногласия». Тогда это поняли далеко не все. Если говорить точнее, то почти никто не понял слов Андрея Донатовича. А ведь стиль – это главное, чем живет официальное государство. Так вот, у самых талантливых студийцев «Луча» проявились стилистические разногласия с властью. Очень рано проявились. Я, кстати, в молодости, будучи начинающим еще поэтом, искренне удивлялся: почему журналы не печатают моих талантливых товарищей? Ведь никакой политики в их стихах не было. Если даже они и были диссидентами, то никак не в стихах. Уже позже я понял, что отделы поэзии в печатных изданиях тоже возглавляли очень талантливые люди. А главный их талант заключался в том, что они за версту чувствовали чужое. Чужую лексику, а, главное, чужой несоветский стиль.

Этот новый стиль фактически материализовался в литературе уже в восьмидесятые годы, выплеснувшись на страницы газет и журналов. И старый советский стиль был свергнут. А за ним – и советская власть. Потому что заплесневелая советская стилистика уже не вызывала ничего, кроме иронии.

Государство в государстве

Сегодня уже трудно судить: работал Игорь Волгин по четко разработанной программе или действовал по наитию. Точнее – по таланту. Тем не менее, ему удалось создать некое государство в государстве. Некую барокамеру внутри безвоздушного пространства. И многие, надышавшись, прихватив с собой запас кислорода, так и жили до следующей встречи, до новых стихов и до новых крамольных по тем временам поэтических и философских откровений. Мы ведь мечтали тогда, что воздух маленькой студии когда-нибудь вырвется за пределы студии, за пределы полуподвального помещения и распространится на всю страну. Мечтали, не понимая, что провидению понадобится не поэзия, а нечто совсем другое. Ему понадобится, чтобы и до сорока не дожил Саша Сопровский, угодив под колеса грузовика. Ему понадобится, чтобы Леша Цветков, Nachyt Kenscheew и некоторые другие стали эмигрантами, бывший либерал Саша Казинцев – заместителем главного редактора сугубо патриотического журнала, а, например, Женя Бунимович – депутатом московского парламента. К сожалению, даже ставшие впоследствии известными поэты будут издавать свои книги мизерными тиражами и собирать на свои вечера горстки аутсайдеров сумасшедшего времени, полностью сменившего всю систему ценностей в стране. Да что система ценностей, если самой той страны не стало.

И тем не менее, полуподвальные сборы маленькой университетской студии были тогда самой настоящей жизнью Естественной для нас и чуть ли не единственной. Это была зона свободы. Государство в государстве, куда можно было эмигрировать, как минимум раз в неделю. И подышать свежим воздухом. Тем воздухом, которого, будем честны, и сегодня так не хватает.

А что же Игорь Леонидович Волгин? А он по-прежнему возглавляет поэтическую студию «Луч», доведя ее существование до вполне юбилейного возраста: пятьдесят!

[Ефим БЕРШИН/russland.NEWS]